Проба пера — 2014. Александр Пащенко

1. В холодном городе…

Впервые месяца за четыре Тим открыл занавески. Стекло было холодным и на редкость прозрачным. Деревянные рамы. Сколько они повидали? Казалось бы! Все это время окно выходило лишь на одну часть внутреннего двора? Но что может увидеть окно? Что эта рама из лиственницы может показать человеку? Тиму не спалось. В комнате было тихо. Младший брат давно сопел в своей койке. По полу холодом тянуло. «Вот мороз! Нужно носки вторые одеть», — подумал Тим. «Холодно, где же отец» — подумал Тим. Он пришел пьяный, уже ночью: Тим сделал вид, что спал. Вернее, он спал до этого, весь вечер, но отец своим появлением разбудил его. Своим перегаром он прервал самое чудесное, самое теплое, что было у Тима, то, что всегда грело ему душу, когда все вокруг отворачиваливась. Ему снились друзья. Ему снились те золотые моменты, когда они были вместе. Он видел дружный круг. «…левую — на талию, правую — на плечо». И вот так, обнявшись, стояли они и пели песню… Все это когда было, действительно происходило с ним, а сейчас… А сейчас в нем живут лишь осколки воспоминаний. Воспоминаний о любви, дружбе, верности, песнях…
Тим смотрит в окно, а там небо красное. Салюты, фейерверки, или что они там еще запускают на Новый год. Тим видит довольную рожу дворника: чем шире его улыбка, чем краснее пьяная физиономия, тем сильнее сжимается сердце Тима, тем сильнее он ненавидит все вокруг. «Радостные, счастливые людишки! Им все праздники да веселье! Новый год? Отличный повод нажраться и прийти домой «в стельку», позабыв о том, что тебя дома дети ждут. Все они не знают, да кого, они даже не догадываются, что все вокруг давно сгнило и медленно растлевает… А запах-то какой! Смердит на многие километры».
Тим не любил свой город. Он напоминал ему сточную канаву заброшенного дома, где когда-то еще что-то двигалось, бурлило, безвозвратно тонуло, а теперь кругом лишь кислая пустота. Все взрослые в городе, где жил Тим работали на одном-единственном, огромном по масштабам заводе. Здесь добывали, перерабатывали, расфасовывали и занимались прочей чепухой. И все вокруг одного ценного источника энергии — угля. Город, где жил Тим был самым крупным, единственным, а самое главное — последним источником угля. Этакая «угольная монополия». Разумеется, ни о какой свободе выбора речи идти и не могло. Будущее, начиная от профессии, заканчивая магазином, куда он будет бегать за похмельем с утра, расписано за него. Все давно распланировано, и он, не способный противостоять течению несется по волнам этой зловонной канавы.

Но Тиму было откровенно наплевать: обычное «гетто», коих великое множество разбросано по «нашей необъятной». Все терпимо, когда закроешь глаза, да еще и зубы стиснешь покрепче. Но самое обидное и угнетающее это то, что рядом не было любимых друзей. Без них все казалось фальшивым. Одни бутафории кругом! Сам Тим чувствовал себя неполноценным: вместо улыбки — протез. А еще, его угнетало то, что каждый из них жил в таких же тесных и душных клочках цивилизации, как он сам, но это же придавало ему уверенность. Это давало ему силы! Он верил, что не один несет эту ношу, не ему одному суждено тянуть эту лямку, и Тим каждую ночь засыпал с мыслью о том, что обязательно увидит друзей, обязательно встретится с ними, и они обязательно будут петь песню…
Но в эту ночь Тим не спал. Он по-прежнему стоял у окна. В кулаке он сжимал замусоленную фотографию — групповой портрет, с одним целым краем. Кровь стучала по вискам, как будто тысячи барабанщиков устроили бенефис у него в голове… Тим смотрел сквозь окно на звезды и вспоминал друзей…
Так продолжалось несколько минут. Еще час прошел, пока Тим успокоился. Он прошел в зал, снял со стены старую отцовскую гитару, накинул ветровку, смял в руке пачку сигарет и вышел на улицу. Тим бежал по мостовой, а навстречу ему пьяные компании, дети с бенгальскими огоньками, бродячие собаки, в панике бегущие от треска фейерверков. Так он добрался до ближайшей трамвайной остановки. Костяшки пальцев мерзли, краснели потихоньку… Белый свет фонаря, словно театральный софит, освещал его сгорбленный силуэт Он сел. Взял гитару. Минут пять дышал на руки: отогревал красные от мороза пальцы. Желтые струны… И вот он начал петь. Петь громко, некрасиво! В шумной компании друзей, где голос терялся среди общего шума, никто не замечал того, что он абсолютно не умеет петь, медведь не только наступил, но еще и попрыгал у него на ухе. Черт возьми, про таких говорят: у него нет голоса. Но он продолжал подвывать дружному хору друзей и никогда не обижался. Любовь к ним не позволяла грустным мыслям проникнуть внутрь его головы. А сейчас он пел. Мороз на улице, поземка стелется по асфальту, а он поёт… Поет, не попадая в ноты… Через пару минут голос его был сорван… И теперь он уже охрипший горланил одну и ту же песню! Песню, которую они всегда пели с друзьями, вставши в тесный круг. Он пел, пальцы окоченели, они уже совсем не слушались Тима… Он так сильно ударял по струнам, что содрал в кровь подушечки пальцев… ОН ПЕЛ! ПЕЛ ИХ ПЕСНЮ! ОН ПЕЛ, ПОДНЯВ ГОЛОВУ К ДЫМНОМУ НОЧНОМУ НЕБУ!!! А когда играть стало совсем невозможно, он вскочил и закрыв глаза, своим охрипшим голосом горланил ИХ ПЕСНЮ!!! Откашливался, но вновь продолжал… Когда все силы в нем иссякли, и ему показалось, что вот-вот и он выплюнет легкие, Тим сел рядом со скамьей прямо на землю. Свежий снег еще не отдавал смертельным холодом… Тим сжал в руке гитарный гриф. Да так сжал, что струны его впились глубоко в пальцы, а кое-где показались капли крови… КРАСНОЕ НА БЕЛОМ! Тим снял шапку,в голове продолжала звучать одна и та же песня закрыл глаза и тихонько заплакал…

Он плакал, а звезды прямо над ним переглядывались между друг другом и тепло улыбались…

2. Катушку на палас роняя,
Я сочиняю музыкальность.
Кометами крещендо тает,
Еще бросок: ищу тональность.

Рисунком смелым, как черта,
Мы ищем штрих холодной ноты.
Скульптура, живопись… Вода.
Разврат, диктуемый природой.

Катушка на полу. Антракт.
Искусства нет ради искусства.
Его рождает не талант.
/симфония Вивальди/
ЧУВСТВА

3. Я не умею льстить.
Преподношу как есть на подгорелом блюде.
И не пытаюсь что-то скрыть,
Подобно грешному Иуде.

Я не умею лгать в лицо.
Сухая правда душит как веревка.
Буду подобен наглецу,
Чей говор принимают за издевку.

Ну как? Наверное, не полегчало,
Когда изложил все «аз есмь».
Что, что? Привычное «прощай»? Бывало.
И пусть. Почту забытым быть за честь.

Александр Пащенко

P. S. Авторские орфография и пунктуация сохранены

Дата: 02.03.2014 17:58 Рубрики: Проба пера, Разное

Похожие публикации